Адвокат Гликман: в Эстонии из-за некомпетентного следствия человека можно «мариновать» до бесконечности
На основании некомпетентного обвинения у нас в судах человека можно «мариновать» до бесконечности, а прокурора за необоснованное возбуждение уголовного дела наказать нельзя. Можно просто взять и засадить человека на шесть месяцев, и лишь по истечении двух месяцев он получает возможность оспорить решение о заключении. Это всего лишь некоторые примеры нашей перенятой у темного советского прошлого системы предварительного расследования, которую известный присяжный адвокат Леонид Гликман характеризует как чуть ли не инквизиторскую. «По уголовному делу у нас могут осудить и на основании косвенных улик», — утверждает он.
Едва в отношении Эдгара Сависаара было открыто уголовное дело, многие политики, чиновники и общественные деятели продемонстрировали несокрушимую веру в справедливость и объективность предварительного следствия и всей судебной системы. Но люди, знакомые с ее изнанкой, видят в правовой системе грубое попирание государством основных прав граждан. Попавшим в жернова судопроизводства сложно выйти победителем – даже если суд первой инстанции оправдал человека.
Гликман называет наш уголовно-процессуальный кодекс кошмарным, отмечая, что порой, если судья стремится провести беспристрастное расследование, он рискует оказаться на месте подсудимого.
— О том, что за необоснованное возбуждение уголовного дела у нас не предусмотрена какая-либо ответственность, говорит и профессор Яан Гинтер. В то же время возбуждение уголовного дела и публикации в СМИ нарушают нормальную жизнь человека, оставляя пятно на его репутации. Достоинство человека попирается, а ответственности за это никто не несет.
— Профессор Гинтер указал на еще одну болевую точку: если человек находится на свободе, но уголовное дело на него все же заводится, качество его жизни значительно снижается. Ухудшается здоровье, нарушаются трудовые отношения, страдает семья. Действующие законы и практика исключают возможность восстановить прежнее положение или получить достойную компенсацию…
-Человека можно на шесть месяцев отправить в заключение для предварительного расследования. А если позднее выяснится, что оно было необоснованным?
— Самое трагичное, когда человека лишают свободы, ведь обычно его возвращение к нормальной жизни практически невозможно. Даже если он оправдан, компенсация бывает просто смехотворной. В Эстонии показатель числа заключенных на единицу населения один из самых высоких в мире. У нас сажают охотно, даже если человек не представляет собой реальной опасности.
— Вы говорили, что если бы вы представляли в суд гражданские иски с той же легкостью, как у нас представляются уголовные, ни один судья вас бы не стал слушать. Гражданский иск должен быть доказателен, а по уголовному делу человека можно осудить даже на основании косвенных улик. В первом случае речь, как правило, идет о деньгах, во втором – о судьбе человека. Не связано ли это с тем, что все чаще в качестве улик рассматриваются подслушанные разговоры?
— Действительно, зачастую людей признают виновными на основании очень слабых доказательств, при которых в гражданском судопроизводстве не было бы никаких шансов выиграть дело. Не исключено осуждение на основании одной улики, чаще всего в случаях, когда «за» и слово «против» имеют одинаковый вес… Принцип презумпции невиновности на практике не действует.
— Даже в советское время существовали сроки для делопроизводства. Ау нас можно вести уголовное преследование, по сути, до тех пор, пока дело не устареет?
— В советское время делопроизводство велось отвратительно. Но какие-то сроки существовали… Сейчас человека можно держать в состоянии фрустрации от пяти до десяти лет. Отказ от обязательных сроков является характерным проявлением государственного давления: исполнительная власть решает в одностороннем порядке, как долго будет ограничивать основные права человека.
— Средства массовой информации всегда принимают сторону сильного, выступая как пиарщики обвинителя?
— Одним из факторов давления является, конечно же, пресса, которая зачастую убеждена, что правоохранительные органы непогрешимы, а оправдательный приговор – антигосударственный акт. В действительно демократических странах пресса намного критичнее к следствию и суду, и в этом существенный залог гражданского контроля.
— В Европе разрешение на уголовное преследование выдается в особых случаях, после взвешивания всех «за» и «против», а у нас практически в 100% случаев.
— Так и есть.. Если закон хоть в какой-то мере предусматривает возможность преследования – а эстонское законодательство позволяет осуществлять и массовое преследование, разрешение непременно будет выдано. Хочу подчеркнуть, что речь идет о практике, осуждаемой Европейским судом по правам человека.
Огромное количество положений нашего уголовно-процессуального кодекса позволяют осуществлять преследование. В правовых европейских государствах это право применяется лишь при расследовании очень тяжких преступлений, когда это необходимо для их предотвращения, например, терроризм, крупная наркоторговля и т.д. У нас его применение возможно уже при рассмотрении преступлений второй степени.
— За Сависааром следственные органы следили, по всей видимости, уже более 20 лет, в отношении него возбуждалось около десятка уголовных дел, закончившихся безрезультатно. Он имеет право задним числом потребовать предоставления данных о следственных действиях в отношении него?
— Я не знаком с обстоятельствами уголовного дела Сависаара и не считаю возможным их комментировать. Могу только высказаться в общем плане, что в соответствии со странной регуляцией, принятой в Эстонии, прокуратура может вынести решение не сообщать человеку о преследовании, и соответствующие материалы ему не предоставляются. Это исключает какую-либо правовую защиту в сфере следственной практики.
— Вы назвали существующее досудебное расследование инквизиторским, заимствованным из советской практики?
— Да, перенята анахроничная, нечестная советская система досудебного следствия. Тут, свою роль сыграло и стремление иметь «сильную руку». Сразу после обретения независимости расцвела организованная преступность. Возможно, тогда возникло желание перенять методы, которыми в прошлом в Италии боролись против мафии. Но нередко те, кто жаждет сильной руки, сами попадают в жернова созданной ими системы, и эта их жажда тут же улетучивается.
— Значит, эстонский уголовно-процессуальный кодекс не соответствует Европейской конвенции прав и основных свобод человека и практике принятия решений Европейским судом по правам человека, хотя Эстония обязалась соблюдать их. Но почему же были переняты инквизиторские методы – может просто для удобства?
— Эстония сразу после обретения независимости устремилась в Евросоюз, и тут необходима была ратификация европейской конвенции по правам человека, обеспечивающей честную процедуру расследования. Инквизиторскую модель досудебного расследования попытались склеить с нею. К этому конгломерату добавили закон, создающий видимость открытого судопроизводства. Результат плачевен.
Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод, а также решения ЕСПЧ для нас обязательны. Но их принципы не вписаны в уголовно-процессуальный кодекс. Поэтому размахивание этими документами при досудебном расследовании или в зале суда не приносит никаких результатов.
— Прокуратура, публично общаясь с общественностью по вопросам уголовного дела, проявляет высочайшую сдержанность, но в то же время в прессе фигурируют отрывки из уголовных дел, и пока ни один чиновник не был наказан за разглашение информации. Почему подробности дел «утекают» в СМИ и почему обвиняемые с помощью прессы признаются виновными?
— СМИ используются, чтобы клеймить позором обвиняемых. Это противоречит характеру решений Государственного суда и Европейского суда по правам человека. Могу утверждать, что обнаруженные доказательства всегда предавались гласности исключительно с целью нанесения ущерба подозреваемым или обвиняемым. Зачастую ссылки на доказательства я получал через прессу, до того, как материалы уголовного дела передавались мне для ознакомления. Заметим, что исходя из нашего странного УПК, информацию по материалам предварительного следствия имеет право разглашать только одна сторона процесса. В демократических государствах материалы предварительного следствия вообще не разглашаются, либо решение об их разглашении принимает суд, заслушав обе стороны.
— Как получается, что у нас два суда могут прийти к совершенно противоположным мнениям по одному и тому же делу – т.е. к полному оправданию или обвинению, хотя решения принимаются на основании одной и той же доказательной базы. Например, по делу об обмене земель.
— В деле об обмене земель суд в результате судопроизводства, продолжавшегося 3,5 года, пришел к убеждению, что обвиняемые не виновны. Судьи прослушали перекрестные допросы более 100 свидетелей и другие «живые» представления материалов дела. Судьи убедились в невиновности обвиняемых, но вынесение решения было возложено на суд второй инстанции, после изучения в течение нескольких недель только документов. Судьи не видели ни одного свидетеля. Что касается Государственного суда, то для того, чтобы обвинительное заключение суда второй инстанции осталось в силе, пришлось изменить в ущерб обвиняемым несколько принятых ранее позиций Государственного суда, защищающих основные права личности.
— Так же случилось, к примеру, с делом т.н. тартуских интернет-мошенников, т.е. с группой Владимира Чащина, в деяниях которых суд первой инстанции не обнаружил ничего преступного.
— Я тоже участвовал в этом деле. Суд первой инстанции заслушал показания известных специалистов по программному обеспечению, и в результате длительного судопроизводства признал невиновность обвиняемых. Но это решение было аннулировано. Тогда для чего нужны судебные процедуры, если человека можно осудить на основании документов, по упрощенной и быстрой процедуре.
— Вы говорили, что в подавляющем большинстве государств оправдательное судебное решение не пересматривается?
— Во многих странах, в т.ч. в США, оправдательный приговор нельзя обжаловать. В некоторых странах это возможно на весьма ограниченных основаниях. Основанием для аннулирования оправдательного приговора не может быть желание суда высшей инстанции пересмотреть ранее рассмотренные доказательства. Необходимы веские основания, выявление грубых нарушений судопроизводства и т.д. Именно в суде первой инстанции дело рассматривается наиболее подробно, с привлечением свидетелей, их перекрестными допросами. Суды высших инстанций осуществляют судопроизводство на основе только документов. Зачем в таком случае вообще проводить непосредственное расследование в суде первой инстанции?
— В эстонском уголовном судопроизводстве, наверное, все решения являются обвинительными?
— Оправдательное решение у нас редкость. Если суд высшей инстанции оставляет в силе оправдательное решение суда низшей инстанции. Но оправдание личности само по себе означает обоснованное сомнение, которое должно толковаться по древнему принципу in dubio pro reo, т.е. при сомнении – в пользу обвиняемого.
— Означает ли это, что мы имеем дело с советским наследием, когда государственная власть/партия и правительство не ошибаются, и авторитет власти необходимо поддерживать в глазах народа?
— Причин тому, что только в 1% случаев подсудимого оправдывают, очень много. Я бы вновь назвал здесь кошмарный уголовно-процессуальный кодекс и общую обвинительную позицию, а также углубляющуюся убежденность в непогрешимости государства и стремление закрутить гайки. Отдельно нужно обозначить фон страха, сопровождающий расследование. К примеру, смелый и принципиальный человек, проявивший себя в решении по делу об обмене земель — судья Лыыник. Ему угрожали возбуждением уголовного дела. За что? За попытку обеспечить равенство прав сторон процесса.
Камень нужно бросить и в огород Рийгикогу. У нас правоохранительным органам и лояльным к ним чиновникам была предоставлена возможность написать удобный для них уголовно-процессуальный кодекс. Рийгикогу принял его вслепую, нарушив клятву сохранять лояльность по отношению к конституционному порядку.
К сожалению, наши парламентарии не похожи на членов американского законодательного органа, большинство из которых имеет прекрасное юридическое образование.
— Порой кажется, что следовательский аппарат пытается раздуть бессмысленные или мелкие казусы, чтобы оправдать собственное существование. В Эстонии организационная преступность, в том виде, в котором она существовала 10 – 15 лет назад, ликвидирована. Не возникает ли здесь опасность попытки преподносить при сотрудничестве с прессой разборки мелких хулиганов, безработных и т.д. как организованную преступность. Прессе нужна сенсация, правоохранительным органам – престиж отважных борцов с преступностью.
— Не будем обобщать, все же правоохранительные органы борются с настоящими преступниками. Большое им спасибо за это! Они информируют общественность о поимке преступника. Но дело в другом: в отличие от преступлений против т.н. системы у нас преследование преступлений против частной собственности не является приоритетным. Большое количество таких дел закрывается по срокам давности. У потерпевшего нет никаких прав предъявлять требования к государству. Не знаю ни одного случая, когда государство возместило бы ущерб потерпевшему.
Зачастую у нас занимаются расследованием совершенно бессмысленных и не наносящих кому-либо ущерб дел, при этом не гнушаются закон растянуть, как резинку. Чего стоит только дело о переквалификации эротического массажа в проституцию и превращение таксистов, возивших клиентов в бордель, в организованное бандформирование. Весь этот пар, ушедший в свисток, можно было бы направить на борьбу с действительной преступностью. Даже советская система признавала, что при совершении преступления против личности должен функционировать институт частного обвинения, а свободная Эстония парадоксальным образом предпочла патернализм во взаимоотношениях между государством и личностью, и расследование мелких преступлений против личности уже не зависит от желания или воли потерпевшего.
— Как и кто все-таки решает в полиции, что по отношению к одному правонарушению нужно вести профилактическую работу, проводить соответствующие беседу, а другое может быть разобрано только судом? Директор какого-нибудь ведомства или прокурор ставятся выше суда, потому что именно они решают, против кого и когда начнется преследование.
— Какие преступления преследовать, у нас действительно решают следственное учреждение и прокуратура. И здесь неизбежен выбор, хотя УПК предусматривает при наличии признаков преступления принцип обязательного преследования.
Мне не раз честно признавались, что для какого-то уголовного преследования у правоохранительных органов просто отсутствует ресурс. Уверен, что мне не врали.
У потерпевшего существует лишь формальная возможность влиять на процесс. Создание же института частного обвинения значительно расширило бы права потерпевшего.
— В кулуарах Рийгикогу уже не один год обсуждается необходимость создания комиссии по надзору за прокуратурой. Что Вы об этом думаете?
— Прокуратура по конституции всего лишь орган исполнительной власти. К сожалению, если решения или действия других административных органов могут быть обжалованы в трех инстанциях административного суда, то возможности оспаривания действий прокуратуры ограничены, а средства правовой защиты от ее бездействия у нас практически отсутствуют. Я считаю, что усиление надзора за каждым ответвлением исполнительной власти просто необходимо.
9.02.2016
Виркко Лепассалу